Валерий Щеколдин: “Информация. Фотография. Язык.”

Размышления о том, почему фотографии не нужен свой язык, чем бильдредактор похож на композитора и как все это связано с “вавилонским столпотворением”.

У фотографии нет своего языка, да он ей и не нужен. Она пользуется наглядным и понятным до некоторой степени каждому языком природы. Информацией проникнуто буквально все вещество природы. Конечно, она кодирована, но ее коды доступны всем живым существам, которые считывают ее без языковых проблем. Каждое существо интересует только жизненно важная для него информация, и лишь человек хочет узнать абсолютно всё: с одной стороны, сказываются плохо переваренные плоды с древа познания, с другой, тяжелое наследие: надо помнить, кто был его отцом и чей образ он носит.

 Информация носится в воздухе, скрывается в глубинах океана, прячется в земной коре и существует в каждой клетке, кристалле и молекуле вещества. Человек лезет еще глубже: он сует свой нос в строение атома, гоняется за элементарными частицами — он любопытен, болтлив и вынужден развивать свой язык. Фотография же вполне  равнодушна, поверхностна и не стремится к пониманию: ей достаточно запоминания. Чувства ей также неведомы, в том числе, чувство меры и красоты, а хватает ей элементарной фоточувствительности, которой она награждает пленки, пластинки, бумагу и прочую чепуху.

Проблема распознавания фотографии и ее соответствующей интерпретации связана не с языком, а с жизненным или научным опытом зрителя. Исходя из этого ясно, что некоторые фотографии понятны взрослым, детям и даже животным, а научные фотографии понятны только  ученым, занимающимся исследованиями в данной конкретной области. Когда речь заходит о фотоязыке, то под этим обычно ошибочно подразумевают индивидуальную манеру и творческие приемы «художника». Когда речь идет о протокольной, технической фотографии или репродукции, о «языке» никто не говорит: такая глупость не приходит в голову даже самим научным работникам в сфере эстетики и информации.

Творческий фотограф, работая над построением кадра, перемещается в пространстве и времени в поисках той точки пространства и того момента времени, когда он интуитивно почувствует, что «картинка» в кадре сложилась , то есть она красивая, информативно насыщенная и «ожившая». В этот момент он нажимает на кнопку спуска, затвор срабатывает и световой поток оказывается запертым в камере, как в тюрьме. На фотоэмульсии появляется скрытое изображение того, за чем охотился фотограф. Остается теперь это изображение проявить и, увеличив, напечатать на фотобумаге. Кроме выбора точки съемки и момента времени, фотограф выбирает угол зрения, степень резкости изображения, глубину резко изображаемого пространства, придумывает колорит или тональность будущего снимка. Во время увеличения снимка фотограф корректирует замысел и попутно решает ряд других задач. Но все эти манипуляции не имеют никакого отношения к языку изображения.

Можно лишь уменьшить количество информации: применяя вместо цветной пленки  черно-белую, используя вместо резкого объектива —монокль, выводя объект из зоны резкости наводкой или постоянно дергая фотоаппарат во время экспозиции. Еще можно «запечатать» или «высветлить» кадр, избавить его от ненужных деталей, превратить снимок в фотографику и так далее. Можно увеличить количество информации на снимке, напечатав его с нескольких кадров, и таким образом создать «картинку», никогда не существовавшую в действительности, но это уже будет «художественный вымысел», то есть «чистое» или «нечистое» искусство — короче, фальсификация.

Кто первым заговорил о «фотоязыке», не знаю. Наверное, этот термин по инерции пришел из кино. В кино, действительно, появился язык, когда оно занялось дерзким монтажом, когда кинокадры на глазах становились символами, когда появился Дзига Вертов со своей «Киноправдой», когда Сергей Эйзенштейн занялся «монтажом аттракционов». В фотоочерке и фоторепортаже при продуманном, грамотном монтаже, например, на страницах газет, журналов и книг между отдельными кадрами устанавливается информационная и даже какая-то иррациональная связь: некоторые кадры «прилепляются» друг к другу и их невозможно оторвать. Такое «прилепление» происходит в том числе между снимками, сделанными в разных местах и в разные годы (между фотографиями возникает необъяснимое сродство, которое, однако, явно чувствуется).

Профессией бильдредактора, как и монтажера в кино, является выявление этих загадочных связей между снимками и создание впечатляющего эмоционального и образного рассказа на газетной полосе, журнальном развороте, на всей территории книги-альбома. У нас в стране этой профессии, как известно, нет, и совершенно неясно, когда будет и будет ли, особенно если учесть, что век репортажа, журналов и книг будет клониться к закату. Бильдредакторство — это искусство сродни композиторскому, поэтическому и ораторскому. В голове бильдредактора, как и в голове композитора, должна звучать визуальная мелодия замысла, звучать «тема»;  как  кинооператор, он должен уметь монтажно мыслить и чувствовать «планы»; как поэт, он должен уметь складывать кадры как поэтические рифмы, у него должно быть также развито ассоциативное и метафорическое мышление. И, конечно, он должен быть художником во всеобъемлющем смысле этого слова. Где вы найдете такого бильдредактора? Таких бильдредакторов у нас нет. У нас вообще многого нет, однако живем и даже не тужим.

Наверное, примерно в то же время возникла проблема языка и в изобразительном искусстве, когда появились модернисты и потребовалось объяснить недоуменным зрителям, «что хотел этим сказать художник». Искусствоведы тогда на ходу начали придумывать теории и легенды для дураков, объясняющие необъяснимое. Тогда и возник миф о том, что каждый художник изъясняется на собственном, присущем только ему одному языке. Видимо, грамотные искусствоведы вовремя вспомнили про «вавилонское столпотворение». Тогда же кто-то придумал гениальное и все оправдывающее (хотя ничего не объясняющее) выражение: художника можно судить только по закону, который он сам над собой признает. Таким образом, все художники сразу получили индульгенцию на свое творчество и пустились во все тяжкие. Этим же «декретом» отменялась сложившаяся иерархия таланта в искусстве, и искусство стало хиреть, разлагаться и умирать. Но, как и капитализм, искусство, видимо, будет долго «загнивать» и отравлять своим ядом еще не одно поколение. И, что удивительно, в основном только благодаря вселенскому мифу об индивидуальных художественных языках. Вавилонское столпотворение, описанное в Ветхом завете и окончившееся крахом из-за того, что бог дал народам разные языки, почти на наших глазах, как фарс, произошло в современном искусстве, и столп искусства начал разваливаться. Тут поневоле поверишь и Библии, и тому, что мы ходим под богом, которому есть какое-то дело до нас.

Текст: Валерий Щеколдин

Like Liberty?

Если Вам действительно нравится данная статья и/или проект Liberty.SU в целом, то могли бы Вы поддержать нас? Наш проект существует исключительно благодаря личному энтузиазму небольшой группы фотографов и журналистов. В настоящее время авторы М-Журнала не имеют возможности получать гонорар за выполненную ими работу, которую они делают для Вас в частности. Но Вы можете помочь каждому отдельно или проекту в целом, указав в комментарии платежа имя и фамилию автора и ему/ей будет выплачено Ваше пожертвование без каких-либо комиссий со стороны Фонда Liberty.SU

Спасибо за поддержку и понимание.
www.Liberty.SU